"Наш общий друг". Кадры из фильма (часть 2)

Разговор на кладбище, когда на Джона нахлынули воспоминания

— Мало кому из смертных приходилось испытать то, что испытываю сейчас я, — сказал он. — Ненастным вечером смотреть на кладбище, сознавать, что тебе, подобно этим мертвецам, нет места среди живых, и помнить к тому же, что ты сам лежишь похороненный где-то, как они лежат здесь. Трудно свыкнуться с этой мыслью. Какой призрак, расхаживая неузнанным среди людей, мог бы чувствовать себя более одиноким, более чужим, чем я!

Джон хочет открыть свою тайну Боффинам и Белле, но решает разговор отложить

Для того, чтобы получить отцовские деньги и совершить низкий поступок — купить на них красивую девушку, которую я люблю, — да, люблю, ничего не поделаешь. Разум бессилен против этой любви. Вопреки разуму, я люблю девушку, которая скорее полюбит нищего на углу, чем меня ради меня самого. Вот какому делу послужат эти деньги, и как это под стать тем делам, которым они служили издавна!

Белла решает побольше узнать о загадочном мистере Роксмите и поискать ответы на свои вопросы в кабинете.

— Вы никогда не просите меня передать что-нибудь вашим домашним, мисс Уилфер, — сказал однажды секретарь, встретив ее случайно, с глазу на глаз, в большой гостиной. — Я буду счастлив выполнить любое поручение.
— Как это понимать, мистер Роксмит? — осведомилась мисс Белла, томно опуская глаза.
— Как понять слово «домашние»? Я говорю о доме вашего отца в Холлоуэе.
Она вспыхнула от этого упрека, сделанного так искусно, что его можно было принять за прямой, чистосердечный ответ на ее вопрос, и сказала еще холоднее, подчеркивая каждое слово:
— О каких передачах и поручениях вы изволите говорить?

— О приветах и поклонах родным, которые, как я полагаю, вы так или иначе передаете, — тем же спокойным тоном ответил секретарь. — Мне было бы очень приятно, если бы вы воспользовались такой оказией. Ведь я, как вам известно, ежедневно бываю и тут и там.
— Незачем об этом напоминать мне, сэр.
Она слишком поторопилась осадить «папиного жильца» и сама это почувствовала, встретив его спокойный взгляд.
— Мои родные не так уж часто присылают мне… как вы изволили выразиться? — ах да, поклоны и приветы, — заявила мисс Белла, спеша найти себе оправдание в том, что ею пренебрегают.
— Они часто справляются о вас, и я сообщаю им то немногое, что знаю.
— Надеюсь, ваши сообщения правдивы! — воскликнула Белла.
— Надеюсь, вы не сомневаетесь в этом, так как малейшее сомнение обернулось бы против вас.
— Нет, разумеется, не сомневаюсь. Я заслужила упрек, он вполне справедлив. Извините меня, мистер РОКСМИТ.
— Ваши извинения выказывают вас с такой хорошей стороны, что я не могу не принять их, — с чувством проговорил он. — Простите меня за эти слова, они вырвались невольно. Но вернемся к тому, с чего мы начали. Ваши родные, вероятно, думают, что я рассказываю вам о них, передаю приветы и прочие весточки. Но мне не хочется беспокоить вас, а вы сами о доме никогда не спрашиваете.
— Завтра, сэр, — сказала Белла, глядя на него так, словно он чем-то уязвил ее, — я собираюсь навестить своих домашних.
— Вы говорите это… — он запнулся, — мне или для передачи им?
— Как вам будет угодно.
— Значит, и родным и мне? И можно передать им это?
— Если хотите, пожалуйста, мистер Роксмит. Но я так или иначе приеду завтра.

 И почему вдруг я стала считаться с ним, когда мне до него нет никакого дела?

Белла с отцом

— Я, папа, чувствую, что без денег мне жизнь не в жизнь. Выпрашивать их, брать взаймы или воровать я не способна. И я решила выйти замуж по расчету.

Заплаканная Белла и обеспокоенный Джон

Объяснение и отказ

 Чтобы никогда, даже в самом далеком будущем не мучиться сомнениями, а вдруг Белла согласилась бы принять меня в свое сердце, если б я попросил ее стать моей женой, я спрошу ее об этом прямо, и окончательно уверюсь в том, что мне слишком хорошо известно и так.

Крепитесь, мистер Роксмит. Во всех хороших романах обязательно должно быть отвергнутое предложение руки и сердца. Кроме того Белла не наслаждается причиненной вам болью.

Она была очень хорошенькая, она была очень, очень хорошенькая в тот вечер! Ах! Если б отец покойного Джона Гармона оставил наследство сыну без всяких оговорок! Если бы его сын независимо от отцовской воли узнал эту достойную любви девушку и имел бы счастье сам удостоиться ее любви!

— Бог мой! Вы нездоровы, мистер Роксмит?
— Нет, совершенно здоров. Но мне сказали, к моему огорчению, что вам самой нездоровится. — Пустяки! У меня разболелась голова — теперь уже все прошло, а в театре такая духота, вот я и решила остаться дома. Я спросила о вашем самочувствии потому, что вы очень бледны.
 — В самом деле? У меня был хлопотливый вечер. Она сидела у камина на низком диване, рядом с которым стоял сверкающий инкрустацией чудо-столик с ее вышиванием и книжкой. Ах, что за жизнь была бы у покойного Джона Гармона, если б он имел завидное право сесть на этот диван, обнять эту тоненькую талию и спросить: «Надеюсь, ты скучала без меня, дорогая? Как ты уютно здесь устроилась, богиня нашего семейного очага!» Но Джон Роксмит, не имеющий ничего общего с покойным Джоном Гармоном, держался на почтительном расстоянии от этого дивана. На небольшом расстоянии в смысле пространства, но огромном — в смысле отчужденности от той, что сидела перед ним. — Мистер Роксмит, — сказала Белла, беря со столика свое вышивание и сосредоточенно разглядывая его уголок за уголком, — я все искала случая объяснить, почему я была так резка с вами во время нашего недавнего разговора. Вы не имеете права думать обо мне дурно, сэр. Не то обиженный, не то капризный взгляд, который она метнула на него при этих словах, привел бы в восторг покойного Джона Гармона. — Если бы вы знали, как хорошо я о вас думаю, мисс Уилфер. — Да, правда, вы, должно быть, очень высокого мнения обо мне, мистер Роксмит, если полагаете, что, живя в роскоши, я забываю о своем родном доме! — Кто вам сказал, что я так полагаю? — Во всяком случае, полагали, — ответила Белла. — Я взял на себя смелость указать вам на одно маленькое упущение, которое вы сделали — совершенно невольно, непреднамеренно. Вот только и всего. — А разрешите вас спросить, мистер Роксмит, — сказала Белла, — почему вы взяли на себя такую смелость? Надеюсь, мой вопрос не покажется вам обидным, ведь я повторяю ваши собственные слова.
— Потому, что я питаю к вам глубокий, искренний, душевный интерес, мисс Уилфер. Потому, что мне хочется видеть вас всегда достойной самой себя. Потому, что я… позволите продолжать?
 — Нет, сэр! — воскликнула Белла, вся вспыхнув. — Вы и так сказали больше, чем нужно. Я прошу прекратить этот разговор. Если в вас есть хоть капля великодушия, хоть капля чести, вы не добавите ни слова! Глядя на это горделивое личико с опущенными глазами и на блестящие каштановые локоны, колыхавшиеся на прелестной шейке в такт взволнованному дыханию, покойный Джон Гармон, вероятно, замолчал бы надолго. — Я хочу объясниться с вами, сэр, раз и навсегда, — продолжала Белла, — и не знаю, как к этому приступить. Я просидела здесь весь вечер с твердым намерением объясниться с вами, чувствуя, что объяснение необходимо. Дайте мне только подумать минуту. Он все молчал, она все сидела отвернувшись и лишь изредка делала легкое движение, точно порываясь поднять голову и заговорить. И, наконец, она заговорила: — Вам известно мое положение здесь, сэр, и вам известно мое положение дома. Я вынуждена объясняться с вами сама, так как мне некого попросить сделать это за меня. С вашей стороны невеликодушно, с вашей стороны нечестно относиться ко мне так, как вы относитесь. — Разве моя преданность вам, мое увлечение вами говорят об отсутствии великодушия, об отсутствии честности? — Возмутительно! — воскликнула Белла. Такой ответ на его слова мог бы показаться покойному Джону Гармону слишком презрительным и высокомерным. — Теперь я вынужден продолжать, — сказал секретарь, — хотя бы ради того, чтобы оправдаться и защитить самого себя. По-моему, мисс Уилфер, даже такому человеку, как я, нельзя ставить в вину честное признание в своих чувствах.

— Честное признание! — повторила Белла, подчеркнув первое слово.
— А разве это не так?
— Будьте добры прекратить ваши допросы, — ответила Белла, прибегнув к оскорбленному тону. — Надеюсь, сэр, вы сочтете вполне извинительным с моей стороны то, что я требую избавить меня от этого.
— Ах, мисс Уилфер, нельзя быть такой жестокой! Я переспросил только потому, что вы сами подчеркнули это слово. Хорошо, не буду настаивать на своем вопросе. Но что сказано, то сказано. Я не могу, я не хочу брать назад свое признание в глубокой преданности вам.
— Мне оно не нужно! — сказала Белла.
— Я был бы слеп и глух, если бы не приготовился заранее к такому ответу. Не казните меня, ведь ваша вина несет наказание в самой себе.
— Какое наказание? — спросила Белла.
— Разве то, что мне приходится переносить сейчас, не есть наказание? Впрочем, виноват, я не хочу снова подвергать вас допросам.
— Вы подхватили неосторожно брошенное мною слово, — сказала Белла, чувствуя легкий укор совести, — чтобы выставить меня… бог знает в каком свете. Я сказала так, без всякого умысла. Если это дурно с моей стороны, прошу прощения. Но вы повторяете мои слова с умыслом, а это непростительно. Что же касается остального, то, пожалуйста, поймите, мистер Роксмит, — мы говорим обо всем этом в первый и последний раз.
— В первый и последний раз, — повторил он.
— Да! Я вас умоляю, сэр, — с жаром продолжала Белла, — перестаньте преследовать меня. Умоляю! Не пользуйтесь своим положением в этом доме для того, чтобы сделать мою жизнь здесь неприятной и тягостной. Умоляю вас! Перестаньте навязывать мне свое внимание, да еще так подчеркнуто, что это замечаю не только я, но может заметить и миссис Боффин.
— Неужели я заслужил ваш упрек?
— Ну еще бы! — ответила Белла. — Если миссис Боффин ничего не заметила, мистер Роксмит, то не по вашей вине.
— Надеюсь, это впечатление ложное. По-моему, я не подавал к нему повода. Во всяком случае, не хотел бы подавать. Но впредь можете быть совершенно спокойны. Что было, то прошло.
  — Рада это слышать, — сказала Белла. — У меня совсем другие виды на будущее, зачем же вам портить свою жизнь?
— Мне портить жизнь? — воскликнул секретарь. — Мою жизнь? — Белла подметила странный тон, которым он произнес эти слова, и не менее странную улыбку. Под ее взглядом улыбка эта исчезла. — Простите меня, мисс Уилфер, — продолжал он, глядя ей в глаза, — но у вас, несомненно, есть основания, чтобы так жестоко упрекать меня, а я их не знаю. Отсутствие великодушия и честности? В чем же оно сказывается?
— Я не желаю отвечать на такие вопросы, — проговорила Белла, надменно опуская глаза.
— Я не стал бы задавать их, но вы сами вынуждаете меня к этому. Пожалейте меня, ответьте… Ответьте, хотя бы из чувства справедливости.
— Ах, сэр! — после минутного колебания сказала Белла, снова глядя на него. — Разве это великодушно и честно — использовать против меня власть, которую вам дает благосклонность мистера и миссис Боффин и ваше уменье вести их дела!
— Использовать власть против вас?
— Разве это великодушно и честно — клонить все к тому, чтобы подкрепить их одобрением свое искательство, которое, как вы уже знаете, мне не нравится и которое я решительно отвергаю!
Покойный Джон Гармон мог бы многое вытерпеть, но такое подозрение ранило бы его в самое сердце.
— Я не знаю, так ли это на самом деле, надеюсь, что нет, — но разве было великодушно и честно поступать на должность секретаря, предвидя заранее, что я буду жить здесь и невыгодой моего положения можно будет воспользоваться!
— Воспользоваться низко, жестоко, — сказал секретарь.
— Да, — подтвердила Белла.
Минуту секретарь молчал, потом заговорил снова:
— Вы ошибаетесь, мисс Уилфер. Если б вы знали, как вы ошибаетесь! Впрочем, вашей вины тут нет. Я, может быть, и заслуживаю лучшего отношения к себе, но почему, — вам этого не дано знать.
— А вам, сэр, — возразила ему Белла, снова преисполняясь негодования, — вам дано знать, почему и как я очутилась здесь. Говорят, будто вы знаете чуть ли не наизусть каждую строку и букву этого завещания и вообще все дела мистера Боффина. Так неужели же вам недостаточно того, что меня оставили кому-то в наследство точно лошадь, собаку или птицу! Неужели вы тоже решили распоряжаться мною и строите какие-то планы на мой счет, лишь только я перестала быть притчей во языцех и посмешищем для всего Лондона! Неужели мне суждено на веки вечные переходить из одних рук в другие!
— Вы не правы, мисс Уилфер, — сказал секретарь. — Если бы вы знали, как вы не правы!
— Я с радостью убедилась бы в своей неправоте, — ответила Белла.
— Вряд ли это когда-нибудь случится. Прощайте. Я, разумеется, постараюсь, чтобы мистер и миссис Боффин ничего не узнали о нашем объяснении. С тем, в чем вы меня упрекаете, покончено навсегда, можете быть уверены в этом.

— Тогда я рада, что высказалась, мистер Роксмит. Это было трудно, мучительно трудно, но это следовало сделать. Если я вас обидела, простите меня. Я неопытна в жизненных делах, немного избалована, иной раз бываю взбалмошна, но я совсем не такая дурная, как кажется некоторым, в том числе и вам.
Секретарь вышел из гостиной, после того как Белла, с присущим ей своенравием и непоследовательностью, снизошла до такого признания. Оставшись одна, она откинулась на диванные подушки и воскликнула:
— Кто бы мог подозревать, что в обворожительной женщине сидит такой дракон! — Потом поднялась, бросила на себя взгляд в зеркало и сказала, обращаясь к своему отражению: — Ну, чего же ты надулась, дурочка! — потом быстро прошлась по комнате и вздохнула: — Ах, если бы папа был здесь, мы бы с ним поговорили о браках по расчету! Но, слава богу, его нет, а то я растрепала бы ему волосы, бедняжке! — А потом она откинула в сторону свое вышивание, швырнула следом за ним книгу, села на диван, запела какую-то песенку, сфальшивила на первых же нотах и окончательно не сладила с ней.
А Джон Роксмит? Что делал в это время Джон Роксмит?
Он спустился в свой кабинет и там закопал Джона Гармона еще глубже. Потом взял шляпу, вышел из особняка и по дороге в Холлоуэй, или не в Холлоуэй — ему было все равно, куда идти, — набросал горы земли на могилу Джона Гармона. Эта прогулка закончилась только на рассвете. И он так трудился всю ночь, засыпая землей могилу Джона Гармона, что к утру над Джоном Гармоном вырос целый Монблан. Но могильщик Джон Роксмит все еще продолжал подбрасывать и подбрасывать землю, облегчая себе работу погребальной песнью, а слова у нее были такие: «Завали его, придави его так, чтобы он не встал!»